Фаина Буракова

Семья. Хроники жизни

Матери моей, Пашковской Галине Александровне, посвящается

Она горько плакала и била его, приговаривая: «Что я скажу Сереже?» — это уходил добровольцем на фронт семнадцатилетний младший брат мужа – Вячеслав.

Шла уже Великая Отечественная. Формировалась добровольческая сибирская дивизия. Весь курс Новосибирского института инженеров военного транспорта (НИИВТ) уходил, покидая родные места, семьи.

Очень хорошо помню этот день, я, четырехлетняя девчонка, не уставала повторять: «Слава, привези мне немецких орденов».  Всю войну ждала с надеждой своего дядю, он вернулся и….. конечно, забыл про немецкие ордена. Привез лишь полпарашюта племянницам на платья, замысловатую настольную лампочку, да альбом для фотографий в кожаном переплете.
Но это было потом…

Повествование пойдет о моей матери –Галине Александровне Пашковской, которая была четвертым ребенком в семье. Девочка была любимицей отца, быстро росла, однако с ранних лет обнаружила незаурядные музыкальные способности – абсолютный слух и особое чувство ритма.

По окончанию в 1927 году Омского Государственного музыкального техникума по классу фортепиано, началась активная трудовая деятельность Галины Пашковской. Она бралась за любую работу: с 1928 по 1934 г.г. работала в Омском городском театре аккомпаниатором, в музыкальном техникуме по классу слушания музыки, давала уроки музыки, аккомпанировала на концертах, играла в кино «Ударник» — музыкальное сопровождение «немого» кино. Семье нужны были средства, отца давно не было, а брат Владимир заболел туберкулезом.

В 1928 году Галина вышла замуж за выпускника Сибирской академии, инженера-геодезиста Сергея Яковлевича Белых. Брак был по великой любви. Молодая семья в 1934 году переехала в Новосибирск в связи с назначением мужа в Сибстрин (Сибирский строительный институт), где он занимался преподавательской деятельностью.

Галина Пашковская была принята в качестве концертмейстера в Новосибирский радиокомитет. В то время и на долгие годы студии и аппаратные радиокомитета располагались: одна при Доме Ленина на третьем этаже, вторая – напротив, в так называемом «старом корпусе», где сейчас располагается краеведческий музей. Все передачи шли, как раньше говорили, «вживую», так как записи еще не существовало. Галина много аккомпанировала певцам-солистам, по радио транслировались большие концертные программы, ставились целые спектакли с музыкальным сопровождением, работала с симфоническим оркестром и оркестром народных инструментов. Транслировались также и её сольные выступления, звучала удивительная музыка Чайковского, Грига, Аренского.

Конец 30-х годов явился для нашей многострадальной страны началом репрессий, тревога не покидала людей ни днем, ни ночью. Один за другим были арестованы редакторы Новосибирского радиокомитета, журналисты, кто-то из музыкантов, рассказавших «политический» анекдот, кого-то вызывали в ГПУ. Как-то и Галину Пашковскую вызвали, просили подтвердить, что один из трех музыкантов рассказал что-то «аполитичное» (во время репетиции). Потом стало известно имя сексота, который добровольно донес на своего же товарища.

Галина все отрицала, говорила, что ничего не слышала, хотя, конечно, слышала всё и принимала участие в разговоре. После этого случая тревога за свою семью и свою жизнь не покидала её. Люди практически перестали общаться, боялись сказать лишнее слово. А в довершении всего, когда арестовали очередного редактора, Пашковскую – концертмейстера в приказном порядке назначили исполнять обязанности редактора Новосибирского вещания. Она должна была на дежурствах принимать сообщения из Москвы, каким-то образом «править» их, используя определенную инструкцию, отдавать машинистке для печатания и передавать в эфир. Она была уверена, что её обязательно арестуют, т.к. ничего не понимала в политике, а на дежурство брала узелок с вещами.

А через полгода разразилась Великая Отечественная война… И до самого дня Победы вся жизнь моей мамы была связана с войной. Отец уже был мобилизован, а его младший брат Вячеслав добровольцем ушел на фронт.

Годы военные для всех были трудными, голодными, тёмными (электричество давали с перебоями, либо его совсем не давали). Помню керосиновые лампы, а нередко, просто масляные свечи – поплавки. Я росла буквально у репродуктора, помню сводки Информбюро, голос Левитана. Мама часто дежурила, и, находясь дома, прислушивалась, чтобы в эфир не просочилась какая-нибудь ошибка диктора. Такие дежурства несли все сотрудники радиокомитета, несмотря на должность (диктор, пианистка, звукорежиссер, редактор).

Мама свою работу на радио сочетала с работой в кино, в основном в кинотеатре «Пионер», он и раньше находился в том же здании. Она брала меня с собой, в любую погоду, зимой на санках привозила в кино, нас уже знали, меня устраивали в зале, тепло укутывали (мне было 5 лет), а мама шла на сцену за экран и осуществляла музыкальное сопровождение, или играла перед сеансом. Очень хорошо помню фильм «Она защищала Родину», могла смотреть его бесконечно, раз за разом менялись киножурналы, которые отражали новые военные события.

Вскоре появились в городе первые раненые, на костылях, некоторые без ноги, руки, либо еще страшнее – без обеих ног на самодельных деревянных тележках. Они устраивались по квартирам, нужно было окрепнуть после госпиталя.

Мы жили тогда в особняке, принадлежащем Сибстрину. Мама освободила две комнаты, в которых поселились эти первые раненые, а еще в одной из комнат жили артисты Пушкинского театра, эвакуированного из Ленинграда. Эвакуированные часто менялись, это были интересные, доброжелательные люди. Меня часто подкармливали, т.к. получали какой-то паек.

Несмотря на военную годину, тревогу за мужа и его брата, от которых редко приходили письма, мама сохранила свой светлый жизнерадостный характер. Буквально из ничего что-то варила, что-то перешивала, постоянно уносила на толчок серебряные ложки, оставшиеся от матери; какие-то вещи, бельё, но свято хранила бельё нашего отца, веря в то, что он обязательно вернется с фронта. А если его вещи будут проданы – может случиться непоправимое.

В то время мама нередко выезжала с бригадой артистов филармонии по городам и селам области. Гремел на всю Сибирь баян слепого баяниста Ивана Ивановича Маланина. Он, как говориться, шел «Красной строкой» и пользовался огромной популярностью. В сибирских глубинках его встречали «на — ура», он исполнял популярную музыку и, в особенности, музыку военного времени, а по радио звучало трио с его участием «Огонь по врагу». В поездке артистов размещали в не отапливаемых товарных вагонах, но, несмотря на тяжелые условия работы, все были полны оптимизма и патриотического настроя. Все верили в Победу, в особенности, когда враг был остановлен под Москвой, а после Сталинградской битвы эта вера реально упрочилась.

Много работы для актеров Новосибирска в период войны проводилось в госпиталях, где на излечении находились сотни и сотни раненых. Хорошо помню концерт, в котором участвовала и моя мама в госпитале, в здании бывшей партшколы, ныне – Художественный университет. Мама часто брала меня с собой. Помню себя, шестилетнюю девочку, сидящую на коленях раненого бойца (возможно, вспомнилась ему далекая собственная дочь). Он что-то рассказывал мне, угощал «американским» сахаром, нервно курил.

Наша же семья была тесно связана с радио. Радио никогда не выключалось, всегда хотелось слушать новости с фронта, тем более, что мама работала на радио.

В процессе всей своей трудовой жизни мама оттачивала своё мастерство, она, безусловно, была талантливым музыкантом. Её концерты с Новосибирским симфоническим оркестром (записи) пополнили, так называемый, «золотой» фонд исполнительского искусства в Москве. Кстати, благодаря этим записям, которые транслировались уже после войны в середине 50-х годов по Всесоюзному радио, была найдена её старшая сестра Евгения, считавшаяся погибшей в период оккупации на Украине.

Мой отец во время войны служил в инженерных войсках, он был геодезистом, картографом. В начале 1943 года его перевели на Дальний Восток (перед Японской Кампанией) в поселок Бира, куда он вызвал нас с мамой. Теперь, я думаю, что просто подкормить, так как мы бедствовали, брат мамы продолжал страдать от туберкулеза, и свой паек она отдавала ему. Помню курьезный случай по дороге в далекую Биру. Тогда поезда шли на Восток долго, вагоны все были общие. Маме дали пропуск в прифронтовую зону, что едет с ребенком 4,5 лет, но лет мне было уже 5,5. Мне было строго сказано, чтобы я не называла свой возраст, иначе придется платить за проезд, а у мамы денег не было. И как только появился контролер (документы в пути постоянно проверялись) я тут же сообщила «по — секрету», что мне уже больше пяти лет. Контролер же попался человечный и велел мне тоже хранить этот «секрет».

Хорошо помню утро дня Победы – 9 мая. Знакомый диктор, который в эту ночь дежурил в аппаратной, позвонил нам в пять часов утра и сообщил маме: «Галя, война закончилась!» Двор еще спал, но мама выбежала во двор, открыла ставни в доме и подняла всех соседей (во дворе было еще три дома, полных людей – рабочих камфарного завода). Что тут началось! В миг все проснулись, высыпали во двор, плакали, обнимались, смеялись. Было такое ликование, никто не остался равнодушным.

В 1946 году отец вернулся с фронта, вернулся и его брат, началась мирная жизнь. Я пошла в первый класс.

Постепенно съехали из нашего дома раненые, эвакуированные, начали давать электричество, но карточки долго-долго еще оставались Меня отпускали за хлебом, он казался мне очень вкусным, в особенности «довесочки», которые тут же на дороге съедались, нередко обгладывала и корочки. Мама никогда меня не корила за это.

Работа на Новосибирском радио продолжалась, её назначили старшим концертмейстером. Мама была красивая, эмоциональная, с большими серыми глазами в пол-лица, удивительно светлый человек. Все, кто с ней сталкивался и по работе, и по жизни, говорили, что она обладала необыкновенным обаянием, она притягивала к себе людей разного типа: будь то актер – товарищ по работе, сотрудник министерства, бедная девушка – учительница, эвакуированная из Одессы, либо мудрая старуха из соседнего двора и просто рабочий – железнодорожник. Многие приходили к ней со своей бедой, за советом, за помощью. Несмотря на свою хрупкость и артистическую профессию, обладала сильным волевым характером, коммуникабельностью. Член КПСС, член Президиума Обкома Рабис (работников искусств), зам.председателя месткома радиокомитета, член товарищеского суда, — она неоднократно избиралась депутатом в Городской Совет Новосибирска. Её хорошо знали в городе и области, а концертмейстерская работа (1934-1965г.г.) принесла ей и большую популярность.

С открытием оперного театра и государственной консерватории начался новый творческий виток деятельности Галины Пашковской. Она аккомпанировала таким известным солистам, как заслуженный артист Арканов В.П., профессор консерватории Лидия Мясникова, заслуженный артист Сорочинский, заслуженный артист оперного театра А.Г.Жуков.

Довольно яркой была педагогическая деятельность мамы (Новосибирский музыкальный колледж по классу концертмейстерства, то же – консерватория). Мамины студенты были частными гостями в нашем доме, а некоторые жили у нас в случае, если не было места в общежитии.

С появлением системы звукозаписи отпала необходимость проводить радиопередачи «вживую», концерты, выступления, музыкальные постановки стали записываться заранее. Развилась репетиционная деятельность. Нередко репетиции проходили у нас дома, тогда мы жили уже на ул.Советской,7, затем на Красном проспекте, 30. Всех соратников мамы по музыкальному цеху я знала в лицо, со многими дружили семьями. В доме годами звучала музыка, велись интересные разговоры, приходили интересные люди.

Говорить и писать о Галине Александровне Пашковской можно очень много.

Есть люди, которые, как звезды, и светят ярко и оставят след на этой земле. К таким личностям относится и моя мама.

***

«Сумасшедшая» портниха

До выступления оставались считанные дни, а концертного платья не то, что не было, а и материал не куплен и фасон не выбран.

Портниха, Елизавета Фёдоровна, с неизменной папиросой в зубах, проживала где-то за Каменкой, в крошечном домишке, с уймой собак. Говорят, что портниха она замечательная, но с характером, причудами и перечить, а тем более выбирать материал и фасон для платья — дело вовсе несбыточное. Она могла просто выгнать заказчицу, выкинув вдогонку начатое шитьё. Всё она решала сама, спрашивала только — для чего шьётся обнова. Сама покупала материал, и фасон выбирала сама.

… Мама начинала нервничать, когда накануне концерта и примерки-то не было. На робкое напоминание о завтрашнем выступлении услышала: «Как можно что-то шить, когда моя любимая собачка Лямпик рожает?» Что делать? Мама боялась того же, что было с предыдущей заказчицей. Решила, что нового платья не будет.

… В эту морозную ночь редкие прохожие видели, как сквозь стылую мглу шла не очень молодая женщина в заиндевевшей шали и больших валенках, её рука высоко несла как хоругвь прекрасное платье из шифона изумрудного цвета. Она шла торжественно, вдохновенно, с горящими от возбуждения и осознания выполненного шедевра, глазами.

Платье было воистину великолепным: на изумрудном фоне рассыпались мелкие цветочки из цветного шелка, пышные рукава схвачены высокими манжетами с множеством пуговок, обтянутых шелком, а самым необычным был шлейф, который клубился, благодаря вдёрнутой в него веревке. Ну, а самое интересное: в первом ряду концертного зала сидела сама «сумасшедшая» портниха и с восторгом взирала на своё произведение. Она была счастлива, как счастлив бывает художник, закончивший труд, «завещанный от Бога».

Эта мастерица была поистине талантлива. Через несколько лет жизнь ее разительно изменилась: она была замечена и приглашена в Москву обшивать жен высокопоставленных мужей. Да так и осталась там, превратившись в довольно знатную и нужную даму.

***

Маланьиха

Нина Дмитриевна Маланьина была женой Ивана Ивановича Маланьина, а в среде многочисленных друзей и знакомых звалась Маланьихой, и являлась одной из многочисленных близких знакомых моей мамы – Галины Пашковской. Мама была собирательницей своеобразных типов человеческих. Достаточно сказать, что она притягивала к себе этих людей, с которыми заводила дружбу ради особого интереса: вспоминается и «дядя Ваня», и «Сумасшедшая портниха», все они могут встать в один ряд с Маланьихой, удивительно мудрой женщиной с необычной судьбой и жизнью.

  Иван Маланьин стал слепым в раннем детстве и оказался в приюте для бедных где-то в восточной провинции нашей страны.

  Нина Дмитриевна также оказалась в этом же приюте. Она была из бедной еврейской семьи, которая не могла содержать сироту, потерявшую зрение. Настоящее имя её было Сарра, а так как в старой России приюты – богадельни существовали при православных церквах, то чтобы попасть туда, Сарру крестили и дали имя Нина Дмитриевна.

  Юный Ваня Маланьин с детства проявил большие музыкальные способности и стал виртуозом – исполнителем и талантливым автором многих музыкальных произведений «под баян».

  Нина Дмитриевна, шестнадцатилетняя девушка и слепой баянист полюбили друг друга, стали супругами и прошли вместе большую жизнь.

  Знакомство моей мамы с Маланьиными началось с того, что мама и баянист работали вместе в Новосибирской филармонии, да так и стали дружить семьями. Нина часто бывала у нас в гостях (приводили поводырь или дочь Татьяна). Она обладала большим жизненным и врожденным опытом, давала маме мудрые советы: как и во что одевать подрастающую Фаю, чем лечить вечно болеющую дочку, чем кормить и делилась кулинарными рецептами.

Вот некоторые эпизоды взаимоотношений семей:

Случайно прослышала Фая, что она вовсе не родная Галине и Сергею, а взята из приюта перед самой войной в 1940 году. Мама, конечно, посоветовалась с Маланьихой: «Что делать?» Маланьиха организовала «обед» у нас дома и в присутствии гостей в разговоре сказала маме: «А помнишь, Галочка», как мы с Сергеем Яковлевичем, мужем твоим, забирали тебя из роддома с малышкой, радость для всех была неописуемой, а главное, супруг твой, находился буквально на седьмом небе, приняв от медсестры завернутого в одеяло младенца. «Лекарство» подействовало и благо стало на душе у девчонки…

Вспоминается еще эпизод: заневестившаяся Файка приняла ухаживания композитора Виктора Ушакова. Маланьиха же отлично знала этого человека и начала борьбу с этим увлечением девушки. Она прямо заявила моей маме: «Галя, если Ушаков позволит себе сделать Фаиньке предложение, то я сделаю все возможное, чтобы свадьба с болваном не состоялась, просто лягу на порог ЗАГСа, буду орать, осрамлю его и всех вас, так и знай». Конечно, ничего не свершилось, потому что увлечение Фаины само собой завершилось небольшим романсом, который сочинил в её честь т.наз. «потенциальный» жених.

  А вообще Маланьиха была незаурядной личностью: ведь только подумать – человек незрячий, но по натуре «стоик» и всегда была щитом для своих приятелей и родных. Узнав, что Иван Иванович решил «оставить» её ради другой женщины, Нина Дмитриевна написала Письмо тов. Сталину (была Великая Отечественная война, а сын её Георгий – офицер Советской Армии), что отца офицера русского «уводит» чужая женщина, результат был мгновенен: «чужую женщину» в 24 часа выселили из Новосибирска.

  Презирая свою слепоту, она умело «вела» свой дом. Нередко можно было видеть в гостях у неё партийных и хозяйственных представителей Новосибирска, а также так называемых «нужных» людей, которые обеспечивали ей достаток, она не знала дефицита, и квартира её и Ивана Ивановича походила на комиссионный магазин, как представлялось мне, набитую трофейным антиквариатом (сын постарался для родителей).

Однако всему бывает конец: и светлой жизни тоже. Первым умирает Иван Иванович, и Нина Дмитриевна как-то стала «сдавать». Куда-то делись чинуши, власть имущие, дочь Татьяна замуж не вышла, так как всегда была поводырем у родителей. После смерти матери Манальихи, Таня внезапно ослепла и оказалась в т.наз. Доме милосердия, где мне приходилось часто навещать её. Всё богатство Маланьихи было разворовано дальними родственниками Ивана Ивановича, которые не стесняясь, сняли с её руки последнее в жизни золотое кольцо…

Хочется сказать в завершении, что судьба человека играет им и отлично пробует его на прочность.

В Маланьихе прочности этой было предостаточно. Она умела пользоваться плодами её и делиться с теми, кто ей близок и дорог.

***

Палата №7

Молодая докторша вошла в мужскую палату и начала обход. Шумные разговоры стихли и внимание мужчин было приковано к новому доктору, которая пребывала, по всей видимости, в «интересном положении». Публика оживилась и принялась задавать вопросы: кто муж, есть ли дети ещё, давно ли закончила институт? А самый старший проговорил мечтательно: «Вы, доктор, и представить себе не можете, как прекрасна женщина, носимая первенца под сердцем».

Тут пошли разговоры: у кого сколько детей и какие с ними проблемы. Докторша поддерживала такое оживление и отступление от врачебного этикета, пациенты ведь необычные, «смертники», как про себя думала она.

Не раз приходилось принимать «втык» от главного врача, что, мол, «распустила» свою седьмую палату. «Вот и вчера в воскресенье, что натворили Ваши невоспитанные пациенты? Они, пользуясь тем, что в выходной работает только дежурный персонал, раздобыли белые халаты и стетоскопы и пошли в женское отделение собирать анамнез у старух. А те и рады, ведь старух то никто не выслушивает до конца. Они потом наперебой рассказывали, какие хорошие врачи с ними беседовали, всё выспросили, и давление измерили, и сердце послушали, и поговорили «за жизнь», вот это врачи!

Ну что тут скажешь?  «Все это невинные шалости» — думала докторша, с юмором и болеть легче, а главное, отвлекает он от грустных дум, о том, что ждет впереди». Думалось докторше, что в душе все это нравилось главному врачу, но порядок и дисциплину еще никто не отменял. С юмором ей становилось легче, не так болело сердце от сознания близкой неотвратимости того, что ждет пациентов её седьмой палаты, что все попытки ее лечебных мер тщетные.

В очередной раз поставлено было «на вид» молодому доктору, что опять провинились юмористы из палаты № 7.

Дело в том, что кому-то из больных назначена была клизма, а по «указке» одного из юмористов сделана она была новичку. Самое же смешное, на взгляд палаты № 7 было то, что два единственных «очка» были намеренно заняты, и озверевшему новичку пришлось срочно воспользоваться урной для мусора. Вот тут-то «втык» от главного был весьма серьезным.

«Ладно» — сказали юмористы, «больше не будем, мы просто организуем ансамбль песни и пляски, и в скучные выходные дни будем давать концерты, а прежде старух пригласим, скучно им здесь».

Вот так и работала молодая докторша до самого декрета. В душе же была благодарна своим подопечным, что скрасили они и её врачебные будни, ведь немалое мужество нужно иметь работать со «смертниками», приходилось врать и изворачиваться, а для некоторых вести вторую историю болезни, зная, что «особо любопытные» непременно раздобудут истинную, из-под земли достанут.

Самыми сложными пациентами были врачи, в особенности, психиатры. Таких попробуй ввести в заблуждение, они видят тебя насквозь по эрудиции своей и чутью. Докторша, несмотря на свою молодость, нашла способ идти напрямую, давала читать литературу по данной патологии, откровенно беседовала и, как это не странно – результат был: бдительность притуплялась, а главное – верили пациенты, что не все так фатально. На душе же у докторши было гадливо и мерзко: «Кого обманываю? Того, кто полностью тебе доверяет и называет «своим парнем»? Это сейчас принято в лоб говорить убийственный диагноз, а тогда политика от медицины занимала совершенно другую позицию – всеми силами скрывать правду от пациента.

А вот в палатах женщин – смертниц с юмором было совсем «глухо», не до смеха: зная, что дни их сочтены, нужно детей пристроить по родными и знакомым. Сколько раз приходилось видеть, как это происходит – несчастные матери, уезжая в «длительную командировку», передавали детей здесь же в палате в присутствии персонала, и нужно было и тут постараться сделать хорошее лицо сквозь застывшие слезы.

Быстро пролетел декретный отпуск, а там и родины. Вернувшаяся докторша никого из «своих» не нашла в палате № 7, там находились совсем другие пациенты. Перестал существовать и ансамбль песни и пляски, но юмор не умер! В особенности в мужских палатах.

А докторше на склоне лет так и хочется сказать: «Мужчины, не умирайте! Ваш юмор и неуемная энергия нужны нам – женщинам. И живите дольше! Если же случится попасть в палату № 7, не забудьте, что не все потеряно, постарайтесь и там найти заветную нишу, как искали и находили её юмористы прошлых лет».

«… Когда деревья были большими, а докторша молода и прекрасна»…

***

Об авторе:

Буракова (Белых) Фаина Сергеевна, Отличник Здравоохранения, Заслуженный врач РФ. Родилась 27 августа 1937 г.
Окончила в 1956 году лечебный факультет Новосибирского медицинского института.
До 1972 года сочетала работу в лаборатории с лечебной деятельностью, курировала больных преимущественно на общественных началах, занималась научной работой и преподавательской деятельностью.
Проводила работу в регионах области.
С 1981 по 1992 г.г. являлась главным внештатным специалистом Центрального района города Новосибирска, членом городского лабораторного Совета. Основную работу сочетала с общественной: в течение 7-ми лет была председателем Совета наставников детской больницы № 8, в 1982-1984 г.г. – в головной группе народного контроля.
С 1993 по 2007 год перешла переводом в поликлинической отделение детской больницы № 8, которая после реорганизации получила название – детская поликлиника № 6 Центрального района. Продолжала до 2000 года руководить лабораторией. На этой базе было подготовлено более 10 врачей педиатрического факультета по лабораторной диагностике на рабочем месте, в том числе прошли подготовку 6 интернов НГМИ.
С 1993 года по 1998 год являлась экспертом по клинической лабораторной диагностике при Комитете по лицензированию Новосибирской области.
С 1 января 2008 году прекратила трудовую деятельность.

Просим отправлять Ваши оценки и комментарии по адресу
nskveteran@yandex.ru
или оставить комментарий на сайте.